![]()
![]() Духовная обстановка для распространения масонства была создана самая
благоприятная, и оно в царствование дочери Петра I начинает быстро развиваться.
В 1750 году в Петербурге работает масонская ложа "Скромность". В 1756 году существует уже несколько масонских лож. Сохранилось донесение Олсуфьева начальнику Тайной Канцелярии А. И. Шувалову,
в которой он перечисляет имена тридцати пяти лиц, состоящих в масонских
ложах.
Сообщая имена масонов, М. Олсуфьев дает положительную оценку масонским ложам. По мнению Олсуфьева, масонство ничто иное, "как ключ дружелюбия и братства, которое бессмертно во веки пребывать имеет и тако наметшихся их общества называемые просвещением оных удостаивает". Этот благоприятный отзыв Олсуфьева о масонах объясняется, может быть, тем, что брат начальника Тайной Канцелярии А. И. Шувалова, Иван Шувалов, фаворит Елизаветы, сам, как мы сообщали, был масонам. Очевидно, и сам Олсуфьев был масоном.
В масонских собраниях люди высшего круга, в котором прежде других распространилось масонство, видели лишь занимательные сборища с оригинальными обрядами, — сборища, в которых можно было время провести и людей повстречать. Людей иных, неаристократических кругов привлекала к масонству, с одной стороны, возможность попасть в одно общество с аристократами и с сильными и влиятельными вельможами, с другой, надежда получить через масонские ложи повышение по службе так или иначе устроить свои дела и делишки. Словом, как обычно, одних в масонство завлекали тем, что оно было модным учением и интересной забавой, а других – используя их расчет и тщеславие. В пятидесятых годах XVIII века собрания масонов в России носили характер клубов с обычными клубными занятиями: бильярдом, карточной игрой и веселыми ужинами в "столовых ложах". Только торжественные приемы новичков и посвящения из степени в степень напоминали о масонстве. На первых порах поверхностно европеизированное русское общество играло с масонством, как с новой игрушкой. Но это была очень опасная игра. Они как дети, которые часто играют с огнем, с огнестрельным оружием, с гранатой и бомбой, не подозревали, что эти игрушки могут искалечить их и принести в скором времени смерть. Сильное противодействие среди русского общества вольнодумство встретило
еще в масонстве, которое развивалось у нас параллельно вольтерьянству.
![]() Великий Провинциальный Мастер для России, известный масон эпохи Елизаветы и Екатерины II, Иван Елагин сообщает в своих воспоминаниях, что он вступил в Общество Вольных Каменщиков в ранней юности, когда масонские ложи имели в своем составе много лиц "из числа высших государственных сановников". В таких условиях вести борьбу с масонством было трудно. Масонами были многие из высших сановников, офицеры гвардейских полков, учителя и воспитатели Шляхетского Кадетского Корпуса, большинство профессоров созданных при Елизавете высших учебных заведений — Московского Университета и Академии Художеств. Молодежь, воспитывавшаяся в этих учебных заведениях, вводится воспитателями в круг идей вольтерьянства и масонства. Шляхетский кадетский корпус, в котором получали воспитание дети русской аристократии и русского дворянства, становится очагом масонского просвещения. В корпусе получили воспитание многие из видных русских масонов Елизаветинской и Екатерининской эпохи. В нем учились Болтин, Сумароков, будущий обер-прокурор Святейшего Синода П. И. Мелиссино, историки Болтин и М. М. Щербатов и другие. Контроль преподавательского состава училищ, а теперь университетов – это еще один характерный прием, позволяющий "готовить кадры". Воспитание, которое получала русская молодежь в Шляхетском корпусе и в Московском Университете, носило космополитический характер. Ничего русского в этом воспитании не было. Образованные люди с каждым поколением все дальше удалялись от национального миросозерцания. Сначала русскую молодежь масонство притягивало к себе своей таинственностью и возможностью сблизиться в масонских ложах с вершителями судеб государства и таким образом обеспечить себе хорошую карьеру. Они, естественно, не понимали, что просто становились орудием, послушной игрушкой в исполнении планов иудейства, а оно, играя на страстях, затягивало молодежь в сети масонства, обещая все материальные блага в будущем. Иван Елагин признается в своих записках, что к масонам его влекло "любопытство и тщеславие, равенство с такими людьми, кои в общежитии знамениты, и чинами, и достоинствами, и знаками от меня удалены суть, ибо нескромность братьев предварительно все сие мне благовестили... Содействовали тому и лестная надежда, не могу ли через братство достать в вельможах покровителей и друзей, могущих споспешествовать счастью моему". Как мы видим, в роли мангита здесь выступают далеко не возвышенные чувства, которые побуждают человека осуществлять поиск духовных истин, как это было, скажем, на востоке, а вполне меркантильные и приземленные чувства, пропитанные собственничеством. Наивный характер зарождавшегося русского масонства не удовлетворил сначала
Ивана Елагина. Он не обнаружил в русских ложах, по его словам, "ни тени
какого-либо учения, ниже преподаний нравственных". Он видел только
"предметы неудобоносимые, обряды странные, действия почти безрассудные;
и слышал символы нерассудительные, катехизисы уму не соответствующие; повести
общему в мире повествованию прекословные, объяснения темные".
Но позже Иван Елагин "узнал" в масонских идеях "истинный свет" и в царствование Екатерины II создал даже свою особую "Елагинскую" систему масонства, за что был отличен руководителями европейского масонства званием Великого Провинциального Мастера для России. Такие вот меркантильные и тщеславные люди стояли, в большинстве своем, во главе лож. При всей своей наивности масонство Елизаветинской поры достигает своей
цели.
Увлечение французской философией и французскими политическими учениями масонского происхождения приводят к сильному росту безбожия в высших кругах общества. Яркие свидетельства об этом мы находим в автобиографических воспоминаниях Д. Фонвизина.
В другом месте своих воспоминаний Фонвизин показывает, как глубоко безбожие проникло в высшие слои европеизировавшегося высшего общества, обитавшего в "Северном Парадизе": "Приехал ко мне тот князь, с коим я имел неприятное общество". Этот князь позвал Фонвизина к графу, имя которого Фонвизин не называет.
Описанное выше относится к 1763 году, то есть происходило всего через два года после смерти Елизаветы. Такое "духовное" наследство оставила она Императрице-философу — Екатерине II. Подобная зараженность французской атеистической и рационалистической философии создала чрезвычайно удобную почву для распространения масонства разных направлений. |
|
|
|